Скалы действительно простые, 3-4 к.т.
К 11:30 американцы, а за ними и мы, вылезли под большой жандарм на широкую полку со снегом и осыпными камнями. Кипятим там чай, съедаем по паре кусочков салями с сухарём, дремлем минут 15. Лоу и Джонс предлагают ночевать здесь, но Слава возражает (с моей поддержкой):
1) надо посмотреть ключевое место маршрута - неописуемой ледовый жёлоб, начинающийся выше жандарма;
2) слишком мало работали и
3) место здесь небезопасное от камней.
Наша связка подходит первой: меняя друг друга, идём по скалам основания жандарма, потом обходим его по крутому снегу и взбираемся на жандарм. На самом пальце, на наиболее удалённой, от стены части жандарма находим удобное место и сверху кричим американцам, чтобы шли к нам. Подходят, довольны. Быстро делаем площадку. Варим суп из их сублимированного варёного горошка и нашей тушёнки.
Большинство их продуктов совершенно безвкусно, это признают и сами они, и есть лучше в сочетании с нашими добавками. В восторг их приводит приготовленный мной наш сублимированный творог со сгущёнкой - говорят, что в Штатах такого продукта нет, вкуснее, чем мороженое, нравятся наши, колбасы, особенно салями (тоже говорят, что в Америке такой не делают); любят сухари - тоже не делают, нет даже такого слова, и они называют их: сладкий сухой хлеб (dry sweet bread) или, для них весьма приятные, чёрные подсоленные сухари ( salt black bread).
После обеда Лоу мастерит себе очки-консервы из прорезиненной ткани; свои забыл внизу, и взял пустой футляр (а я ведь специально перед выходом напомнил им об очках). Джордж говорит, что забыл впервые в жизни и надеется, что в последний раз.
Разглядываем жёлоб, по которому завтра предстоит подниматься: ширина - метра 4, на скалы хода нет - монолитные стены. Сейчас стоит жара, палит солнце и в двух местах - настоящие водопады. Потоки воды льются вертикальными мощными струями, длиной по 5-10 метров, изредка падают камни. Средняя крутизна на протяжении ста метров 80°. Дальше - положе. Я говорю Лоу, что у меня нет опыта подъёма по таким крутым и длинным ледовым стенам; он успокаивает - много лазил в Америке по замёрзшим водопадам зимой, всё будет в порядке.
Небольшие дебаты о времени завтрашнего выхода: они предлагают выйти в 1 час ночи в совершенной темноте. Есть у них два налобных фонаря и один отдают на нашу связку. Я предпочёл бы выйти попозже, но делать этого нельзя - с рассветом резко возрастает опасность обстрела в жёлобе. Часов в 6 вечера начинаем со Славой сооружать контрольный тур. Слава - поэт с точным образным мышлением - предлагает назвать жандарм "Броненосец", он и правда, выступает как нос мощного боевого корабля. Английского подходящего слова я не знаю и объясняю: старый тип корабля с очень толстой бронёй, дредноут. Они понимают и соглашаются.
У нас со Славой - короткий разговор: что бы такое особенное написать в записке. Через пару минут размышлений я говорю:
« У американцев этот год особый: 200 лет провозглашения независимости США, давай посвятим восхождение этой дате».
Слава соглашается и добавляет:
«... a также Советско-Американской дружбе».
Так он и пишет на обёртке от сгущёнки. Заворачиваем в эту записку шоколадку, две конфетки и в консервной банке кладём в тур. Когда сообщаю об этом американцам, Лоу кажется слегка тронутым (доволен), но Джонс кричит с оттенком иронии:
«Джордж, иди сюда, будет маленькая церемония; эти русские любят всякие церемонии!» Уловив его оттенок пренебрежения, я отвечаю ему:
«Не надо церемоний, записка оставлена со словами просто в знак уважения к гостям». Они успокаиваются. Потом долго щёлкаем наши лесные орехи - отлично идут, посматриваем на "Горло дракона" - еще одно проявление Славиного воображения (так он окрестил жёлоб, весьма метко, по общему мнению). Ложимся спать в 20:30 подстелив под себя две здарки, нашу и их. Небо ясное, тепло. Это - Фаны| на Кавказе такое невозможно, наша здарка - из серебрянки; американская - из красного водонепроницаемого капрона. По конструкции она аналогична нашей, но значительно меньше отпотевает изнутри. Наша делается сырой даже, если головы торчат наружу, а у них только тогда, когда залезаешь внутрь с головой, т.е. дыхание идёт внутрь.
Джордж Лоу дал мне на это восхождение свой рюкзак, спальник и кошки. Спальник такой тёплый, как наш пуховый, но вдвое легче, полностью синтетический (оболочка - капрон; наполнитель - синтетический пух). В желобе по-прежнему журчит вода.

14.07.76. В 0:00 по Самаркандскому времени Лоу прерывает сонное забытьё. Луна хорошо освещает долину, но вся стена – в темноте, скала неотличима от снега или льда. Пьём по кружке чаю, и первая связка американцев выходит; мы, не торопясь, идём по гребню жандарма за ними по горловине жёлоба. Фонари - у Джорджа и у меня. Последний раз собираемся вместе на стыке жандарма и стены, и дальше Джордж Лоу уходит вверх первым, я жду своей очереди последним. Крис Джонс дал мне свой резервный ледовый молоток: один удар клювом в лёд и можно нагружать всем своим телом, выдерживает. Первая верёвка проста, лёд примерно 50 градусов с вмёрзлыми камнями; иду с включённым светом, Слава едва успевает выбирать верёвку.
Пока подхожу к Крису с Онищенко, Лоу уходит дальше - прямо в «горло дракона». Лезет очень медленно – 40м. за полтора часа. Я начинаю мёрзнуть и одеваю пуховку. Сверху раздаётся неясный крик, и Крис уходит к Джорджу на зажимах, оставляя верёвку. Потом по ней же на зажимах поднимается Слава и я остаюсь один. По свету фонарика различаю движение Лоу - он полез выше, оставив на старом месте тёмное пятно двойки. По колебаниям света могу судить о движении Лоу: удар ледорубом высоко над головой, клюв в лёд; удар молотком, клюв в лёд и четыре мелких удара передними зубьями кошек - подобрал тело к молотку и ледорубу; дальше процедура повторяется, восемью метрами выше задержка; держась левой рукой за ледовый молоток, правой ввинчивает ледовый крюк и вешает карабин.
Сверху Слава кричит, чтобы я подходил к ним, он страхует меня, выбирая верёвку. Вбиваю в лёд клювы молотка, ледоруба и передние зубья. Их молоток и кошки держат прекрасно, жёсткая хромомолибденовая сталь кошек создаёт сносную платформу для ступни, наш ледоруб - отвратительно, почти нельзя нагружать. С непривычки кажется, что мышцы голеней вот-вот лопнут от напряжения. Минут за 15 прохожу эту ве¬рёвку, вывинчивая по дороге два крюка. У меня нет обвязки на заднице, как у остальных - только грудная обвязка и поэтому отдыхать в висе практически невозможно, сдавливает грудь, ногам совершенно нет отдыха, и я помогаю себе, используя закреплённую верёвку, двигая по ней перед собой схватывающий узел (Слава по моей просьбе или выбирает, или закрепляет верёвку).
В темноте подхожу к двойке: они с трудом примостились на вмороженном в лёд камне, места для меня нет. Я прошу Онищенко жёстко закрепить мой конец верёвки или пристегнуть мой репшнур к крюку, чтобы я мог откинуться и дать хоть какой-то отдых вывороченным голеням. Он минут 5 возится и даёт мне конец верёвки в руки: жёстко закреплён, нагружай смело. Я нагружаю его, откидываясь назад, и не чувствуя никакой поддержки от верёвки, лечу вниз. За какой-то миг успеваю заметить, что Слава дал мне незакреплённый мой собственный конец основной верёвки, за которую он меня страховал при подъёме. Молнией мелькнула мысль: далеко же лететь, все 40 метров; успеваю крикнуть: "держи!" и тут же мгновенно, пролетев метра полтора, останавливаюсь. Слава богу! Это заткнутый за пояс ледовый молоток клювом зацепился за щель между льдом и вмороженным камнем, и я повис на темляке, полутораметровом шнуре.
Снова поднимаюсь к ним и прошу Славу (с матом, конечно) сделать проводник на верёвке и посадить его на крюк: он так и делает, и, наконец, я могу дать какой-то отдых ногам.
Верёвка выше - отвесный лёд, зона замолчавших сейчас водопадов. Джордж работает первым, а я опять с верхней страховкой должен выполнить работу замыкающего, лезть без опыта по такому льду – мука (да ещё наш чёртов ледоруб никак не даёт четвёртой точки опоры); ноги будто выдираются из суставов. Где-то посередине, у крюка на меня посыпался град ледышек - похоже, Джордж начал рубить лёд. Одна из них, килограмма 1,5 сильно ударяет в плечо, и я не могу сдержать крик боли - от неожиданности. Кричу вверх:
«Stop isicles; only five minutes», и поток льда прекращается. Задыхаясь, спешу к Крису и Славе, плечо болит и ноет.
Выше ещё одна верёвка, такая же сложная, а потом желоб постепенно расширяется, делается пологим - до 50°. Рассвело. Связки начинают работать раздельно. Американцы очень быстро идут вверх, почти не страхуясь. Мы идём медленнее, т.к. рюкзаки у нас заметно тяжелее - мы стремились облегчить лидера.
С первыми лучами солнца, осветившими скалы над нашим кулуаром, начали свистеть камни - противный жужжащий звук; но большинство проносится ближе к центру, а мы жмёмся к левому канту. Ещё метров 200 идём по льду на передних зубьях, с одним крюком на верёвку и подходим под скальный пояс, пересекающий весь наш уже широкий кулуар (он расширился здесь уже метров до 10-ти). Поднимаемся к поджидающим нас американцам в маленький неуютный снежный кармашек, куда со скал льётся, вода. Там устраиваем небольшой перекус.
Дальше Лоу предлагает лидировать мне. Особого желания нет, но раз предложено - иду. Очень жёсткий лёд со скальной крошкой - в душе противное чувство, не сорваться бы. Выхожу сначала влево, а потом по скалам вправо и вот мы уже над головами американцев, они просят сбросить им верёвку, быстро проходим скальный - пояс, а выше снежно-ледовый, пояс метров 300, выводящий к концу стены на гребень. Сначала - лёгкий путь по снегу, потом крутизна увеличивается, и снег исчезает, остаётся лёд. Прохожу так 4 верёвки.
Продолжаем идти отдельными связками. Слава, идущий сейчас у нас первым, поджидает, пока американцы окажутся выше, и просит затем разрешения воспользоваться их верёвками, как перилами; идет по ней без схватывающего узла, просто придерживаясь руками. Американцы недовольны этим и что-то ворчат про себя. Вышел первым Крис: идёт тяжело, завинчивает по 3 крюка на верёвку. Чувствуется, что всем тяжеловато - жара, солнце жжёт, 13 часов, жажда нестерпимая. За 20 метров до гребня, до ложного перевала между Мирали и Адам-ташем, у меня развалилась правая кошка, то ли Лоу не туго затянул винт, то ли ещё что-то. Пока я пытаюсь кое-как приладить её или подвязать, чтобы ничего не потерялось, и одновременно вывинчиваю последний крюк, сильный рывок верёвки (наверное Слава решил поторопить меня) вышибает у меня из рук и крюк, и карабин. Я матерюсь и решаю скрыть эту потерю от всех, авось посчитают наши гости потерю небольшой и не будут возникать - все трое уже скрылись за перегибом гребня.
Подхожу на перевал в одной кошке. Там - чёрная мелкая осыпь, местами чистая от снега, стена пройдена, Буквально через 5 минут американцы, подстелив спальники, валятся на черепицу осыпи и засыпают мёртвым сном, Крис даже похрапывает. Я минут 30 повалялся, из них в забытьи минут 15, и пошёл делать ровную площадку на ночёвку. Слава, не торопясь, кочегарит примус. Джордж и Крис спали часа два заслуженным сном праведников - они хорошо поработали, особенно Лоу. Полпятого на помощь подошёл Крис.
«Это место», - сказал он, - « будет называться "Отель-Миша"». Пьём много чаю, едим их безвкусный горошек с нашей тушёнкой, интересных разговоров нет, чувствуется усталость, побаливает голова - здесь уже выше 4800 м. Спать укладываемся опять поверх здарок - прекрасный климат Фан позволяет это.
Снизу ветер доносит запах арчи (которой, наверное, скоро не будет - жестоко вырубают её местные жители, при полном попустительстве егерей. Видел, когда шёл один к лагерю, как таджик подрубал кольцом отличное большое дерево, чтобы оно засохло на дрова).

15.07.76. Нас ждёт очень напряжённый день. Чтобы вернуться в лагерь к Куликолонским озёрам, мы должны обойти целый горный хребет: спуститься с нашего перевала, идти по ущелью вниз, потом вверх на перевал Алаудин и оттуда снова вниз к Куликолонам. Но сначала - к вершине Мирали. Встаём в 5. Джонс отказывается идти на вершину: говорит, что голова побаливает, да и неинтересно, т.к. путь прост. Выходим одной связкой тройкой. Снежный склон, потом несложные скалы (но есть куда падать), длинный гребень и в 8 - мы у вершины. Слава любит красивые жесты предлагает: «Обнимемся за плечи и на вершину ступим одновременно».
Так и делаем: в середине Лоу, мы по краям вместе ставим ноги на тригонометрический знак. Слава пишет записку, а я снимаю кино, Джордж оглядывает пейзаж и говорит, что здесь похоже на горы Сьерра-Невады, но красивее и вольнее, меньше цивилизации.
Быстро идём обратно. На снежном склоне над перевалом я решаю опробовать мой "вибрам" в глиссировании. Но при попытке работать рантами для управления, вместо подошвы со снегом касаются, как будто надутые, щёки ботинок - никакого контроля. Ощущение будто на ногах кожаные шары, невозможно ни тормозить, ни поворачивать, конструкция совершенно непригодна для глиссирования. С трудом затормаживаю ледорубом и задницей и останавливаюсь рядом с перевалом. Когда подходит Джордж, он с ехидцей говорит:
«Как вы быстро спустились, Миша».
«У меня ботинки сами едут», - отвечаю.
В 11 начинаем спускаться с перевала в сторону, противоположную подъёму. Путь очень прост, и скоро мы на леднике. Слава предлагает идти по следам туристов, но я обращаю его внимание, что они ведут в снежное болото. Несмотря на это, он по-прежнему хочет туда и идёт туда. Я ухожу в сторону от болота и в результате оказываюсь минут на 15 впереди. Весь дальнейший путь американцы идут за мной, а потом к нам присоединяется и Слава. Потом - долгий неприятный спуск к Мутным озёрам по грязным моренам.
У Мутных озёр - небольшая передышка и снова двигаемся по тропе вниз к голубым Алаудинским озёрам (а Куликолоны - зелёные). Жарища, болят ноги, жажда, под склонами Бодхоны ни малейшего ветерка в теснине. Вода не утоляет жажду, а только наполняет желудок.
У прекрасных голубых озёр встретили группу плановых туристов; они покормили нас рыбным супом и желудёвым кофе. Крис и Джордж – в центре внимания. Купаемся со Славой в чистейшей холодной воде - редкостное наслаждение. Фотографируемся. Между прочим говорю руководителю туристов про Онищенко, знаменитого альпиниста. Тот как будто бы что-то слышал (хотя и обязан знать, если ходит и водит по горам людей) и говорит, что уважает трех Онищенко: футболиста и пятиборца, кроме альпиниста. Я ему в ответ:
«Те двое - мелочь по сравнению со Славой»
А сам Слава слышит этот наш разговор и млеет от удовольствия.
Кончился отдых, надо идти вверх па перевал Алаудина и опять - мука. Пот льётся ручьями, ботинки висят пудовыми гирями, Крис с огромным удовольствием отдал Славе верёвку, чтобы облегчить рюкзак; исчезли все красоты вокруг, нежно-бирюзовая вода озера исчезла в прошлом, как мираж. На той стороне перевала сказал Лоу заготовленную по дороге тираду:
«Альпинизм - это и рай и ад почти одновременно, а альпинисты - это единственные люди на земле, которым дано это испытывать».
Он согласился; его ощущения очень схожы. В 19-30 вернулись в лагерь в арчовой роще. Народу полно, но ни чая, ни еды нет. Снова и снова вспоминаю Валеру Мальцева, Безенги 71-го года, когда после нашего долгого пути, он вручал (пришёл раньше с другой горы) горячий чёрный сладкий чай. И как на пике Энгельса, спускаясь с обработки, он попадал в нагретый мной спальник, хлебал горячий суп, завёрнутый для него, наслаждался терпким чаем с его любимыми травами, которые я специально брал для него, и как он ожидал с фонариком моего появления из тьмы, если я обрабатывал до темноты. Тоска по нему пронзила всё существо - на какой-то миг отключилось сознание, и я как в фантастическом романе Финнея оказался в реальном прошлом.
Сейчас внутри наших сборов не видно больших друзей (хотя многие: Коньков - Онищенко, Шатаев - Макаускас, делали много хороших восхождений). Нет духа уважения, готовности помочь. А может быть я стал стар и этого духа нет у меня?

16.07.76. Потихоньку все уходят в Артучь. Нет только одной группы: Коньков, Макаускас, Липень и Алекс Бертулис не вернулись с Бодхоны. Должны придти либо сегодня поздно вечером, либо завтра утром. Ухожу около 13-ти в одиночку, до чего же приятно идти, не торопясь, рассматривая горы в лёгкой дымке, воздушные и невесомые громады, думая и философствуя про себя.
Вспомнил, как поднимаясь по этой тропе несколько дней назад, нагнал мальчика таджика, гнавшего двух ненагруженных ослов в лес за дровами – арчой. Я, мокрый от пота, предлагал в шутку одного ишака нагрузить рюкзаком, а другого – собой.
«Рубли, давай рубли», - был ответ.
«А сколько рублей?»
«Один ишак, один день - пять рублей».
«Дорого берёшь»,
«Нет, дёшево, у вас много рублей».
Так мы и расстались, а он уселся на одного и с торжеством обо¬гнал меня. В лагере – душ. Холодная вода из ржавого бачка, но - хорошо. Спецобед: тушёная картошка с нежным мясом, вкуснейший борщ, полно свежих овощей, соки - всё для гостей, а заодно и для нас.
Шатаев предложил для меня на завтра три варианта:
1) просто отдохнуть;
2) идти с ним и Любой на Диамар по 4А;
3) идти пятым с группой Байбары на Диамар по 5А.
Предпочёл первое - не помню уже ночи, когда мог бы поспать подряд хотя бы часов 6-7.

17.07.76. В 4 будит уходящая публика, суета, сборы. Уходят все, кроме меня и Майка Варбуртона. Онищенко – Лоу, Барбер – Бершов, Мартинсон – Павличенко, идут тремя параллельными маршрутами на Сарышах - там 400-метровая стена, все короткие 5Б. Две группы собираются покорять Диамар. У Майкла понос (болезнь Бершова по старинке называем). Днём хорошо отдохнул, постирал, позагорал и почитал, кажется выспался. К вечеру вернулись все, кроме Лоу – Онищенко, им пришлось заночевать на спуске.

18.07.76. Поднялись в 5 и вышли тройкой: Майкл, Емельяненко и я на Рузерват, 4А к.т. Три часа подходов и три часа лазания. Юра и я - в галошах. Майк в основном лидировал в скальных туфлях, длина - около 20-ти верёвок, хорошие тёплые скалы; переполняют силы и желание. Всем восхождение доставило настоящее удовольствие, особенно Майклу. Часто на ломаном русском говорил Юре, предложившему этот маршрут:
«Как хорошо. Спасибо, Юра. Я очень рад».
У вершины догнали группу разрядников, инструктор у них оказался муж Тони Абрамовой, старой знакомой по "Джайлыку". С удовольствием поговорили о знакомых с Кавказа.
Спускались другим путём, почти весь путь по пыльной и грязной тропе. Семья таджиков, пасших скот на высокогорье, отдыхала на кошме, постеленной на навоз, перемешанный с пылыо. Глава пожилой (как сказал - 49 лет), трое его пацанов, 9-14 лет, и племянник, 27 лет, работавший дизелистом на буровой. Угостили айраном из бурдюка и зелёным чаем. Спрашивали Майкла, какова жизнь в Америке. У них сквозило лёгкое презрение к иностранцу, у него - к ним. Ни айран, ни чай он не стал пить (боится за желудок. Таджики упорно не хотели говорить о вырубании арчовых лесов, впечатление, что им совершенно наплевать на эти леса, была бы трава пасти скотину.
Вечером в лагере показ слайдов, вручение значков (американцам, а не нам), вручение вымпелов (гостям и лагерному начальству). Нам вымпела вручили раньше с подписями американцев, по 5 рублей за штуку. Потом часть американцев разобрали по гостям, кого куда. Мы с Лоу пили чай с колбасой у нас на чердаке и говорили "за жизнь". Раньше он работал на нейтринной станции космических лучей (физик по элементарным частицам), потом уволили после резкого сокращения бюджета; сейчас переквалифицировался в инженера - электромеханика. Явное нежелание малейшего упоминания о безработице. При упоминании Кубы, непроизвольно кривится лицо (как и у Майкла, когда случайно коснулся тем о политике). Проблемы у них и похожие на наши, и сугубо американские.