Вечером Серёга предложил способ уменьшать боль в пальцах: нужно лишь тепло, следует держать кружку с чаем обняв ладонями. Удобнее всего это делать именно с его литровой ёмкостью, кружкой Эсмарха, как мы называем этот сосуд (чаще просто Эсмархом).

27.07.73. Всю ночь на склонах северной Ушбы завывал ветер, а к утру стих, оставив быстро разошедшийся над солнцем туман. У всех на лицах написана решительность: надо подняться на вершину. После плотного завтрака, взяв в карманы шоколад и чернослив, одев свои рюкзаки, мы с Серёгой двинулись в путь. Седьмой рюкзак расформирован, содержимое его распределено. Взяли с собой сотку репшнура, чтобы на простом горизонтальном гребневом участке заменить основную перильную верёвку двойным репшнуром. Вчера Игорь навесил (или вернее положил) двести тридцать метров верёвки, всё, что у нас было. Третьим за нами двинулся Кузя, остальные остались сворачивать бивуак.
Перила кончились перед десятиметровой башней - жандармом; опять надо использовать четыре конечности для передвижения, возвращаясь к первобытному состоянию (впрочем, возвращение к детству, когда все мы любили лазить по деревьям, это одна из привлекательных особенностей альпинизма). Разматываем пятидесятку и я начинаю лезть, сначала с рюкзаком за спиной. Бью крюк и с трудом без лесенки поднимаюсь на 2 метра. Рюкзак оттягивает плечи, наполняет тяжестью руки, с ним здесь не пролезть, есть риск сорваться. Снимаю его, вешаю на крюк и забив ещё один крюк, выхожу на башню. Там выбираю всю свободную верёвку, закрепляю её и поджидаю Серёгу, сбросив вниз свободный конец пятидесятки. Сергей проползая мимо рюкзака, привязал его, а я вытащил к себе. Дальше рельеф упрощается; мы движемся по разрушенным скалам со снежными пятнами и некоторое время отдыхаем, ожидая Витю, который несет стометровую верёвку. Почти все наши верёвки, кроме этой сотки, в нескольких местах перебиты камнями, связаны узлами. Это сильно затрудняет работу т.к. узлы не проходят через карабины, надо останавливаться и ждать, пока нижний прощёлкнет узел через карабин на крюке.
Ниже себя на снежном простом гребне вижу Хаца и Мишу - до них метров 150 по вертикали. Но вот Волков поднёс верёвку и пора двигаться выше. Позднее Миша рассказал, что Хац на этом "простом" участке сделал кувырок через голову: одна нога провалилась глубоко в снег, тяжелый рюкзак перетянул в сторону, Игорь перевернулся и повис на затянувшейся горизонтальной перильной верёвке. Идти с соткой по разрушенным скалам трудно, верёвка не продергивается, застревая в камнях. Поэтому прохожу по скалам до снега и там, выбирая верёвку (она будет перильной) поджидаю Волкова, рассматриваю снег, по которому предстоит идти, не очень острый гребень, не слишком крутой; видно, что снег глубокий и, кажется, жесткий сверху. Однако, когда настаёт время попробовать, убеждаюсь в обратном: под тонкой коркой замёрзшего снега скрывается т.н. глубинная изморозь, ледяные зёрна, не связанные друг с другом. Пытаюсь идти ниже предполагаемой линии отрыва снежного карниза, плавно и нежно наступая на корку. После десятка метров успешного передвижения внезапно проваливаюсь по горло, едва успев раскинуть в стороны руки, в кашу из ледяных зёрен. Под ногами не прощупывается ничего жёсткого, сердце колотится как сумасшедшее, у горла - противный комок. Через несколько минут успокаиваюсь и опираясь подбородком, ладонями о жёсткую корку, выбираюсь на поверхность. Сквозной дыры не видно, верёвку Витя держал, так что делаю новую попытку двигаться дальше. Но успех тот же: опять проваливаюсь, задерживаюсь и, выбравшись, кричу Вите, что здесь сложно, чтобы настраивался на тщательную страховку.
Пробую теперь уйти на более крутую часть гребня ниже от линии отрыва. Там снег очень кислый, ледоруб под собственным весом утопает, вниз от меня уходят небольшие лавинки. Они захватывают с собой по дороге ещё снега и ухают вниз со стены. Пытаюсь, довольно успешно, не съехать вместе с ними, топчу ювелирно ступеньки и чрезвычайно медленно двигаюсь к цели - к скальному столбу на гребне. На I5 метров ушло, наверно, около получаса. Наконец, заколачиваю в этот столб хороший крюк, пропускаю верёвку и облегченно вздыхаю. Облегчение, разумеется временное. Надо работать. С одной стороны столба - почти вертикальный лёд, с другой - прилепился снег, а ниже обрыв. Лезу в лоб, и забив по дороге один крюк, переваливаю через столб на другую сторону гребня; спуска почти не потребовалось.
Верёвка практически не протягивается. Кричу Волкову, чтобы он подходил, а сам тем временем закрепляю верёвку за надёжный клин и разглядываю окружающее. Вверх в туман уходит широкий крутой скальный кулуар, весь обросший сосульками и плитами льда; сверху свешивается массивный снежный карниз, который кажется прочным. Чтобы выйти в самую безопасную часть кулуара, его центр, надо пересечь полосу крутого натечного льда с прилипшими к нему островками снега. Потом путь ведёт прямо вверх, карниз придётся прорубать.
Подходит запыхавшись Витя и отдышавшись говорит; «Ну и кусок ты прошёл. Я впервые видел такой снег». Спрашиваю, принёс ли он веревку и железо. Он довольный поворачивается и упрекая меня в не наблюдательности показывает торчащую из под клапана пятидесятку. У меня есть ещё запас сотки, метров 15, и на конце этого куска я траверсирую ледовый участок с налипшим снегом, чтобы продолжить подъём по центру скал кулуара. На четвёртом шаге ступенька, которую я очень тщательно сформировал и мягко нагрузил, обрушилась и я рухнул вниз. Непроизвольно вырвался крик «Держи!» Верёвка натянулась, но сразу же ослабла после рывка; падение продолжается. Ещё раз кричу «держи!» и, пролетев ещё метра два, окончательно останавливаюсь. Через минуту, придя в себя, становлюсь на ноги и, отдышавшись, поднимаюсь к Вите. В первый раз верёвка зацепилась за выступ, соскользнула и натянулась вновь на вбитом мной в расщелину крюке.
Спрашиваю у Волкова, что он думал в тот момент, когда я летел.
«Да ничего. Видно было, что крюк надёжный, выдержит. А ты готов идти дальше?»
Я кивнул головой и полез вверх. Часом позже, срубив, наверное, тонну льда вылез на один из предвершинных гребней Ушбы. Здесь туман и сильный ветер. Поскольку теперь все личные вещи лежат в личных рюкзаках, одеваю на себя свитер, пуховку сверху штормовку - никакой ветер не прошибёт.
Вылезает Витя. Видно как подходят и готовятся к подъёму на пятидесятке Игорь и Никулин; из-за дальнего перегиба показывается пыхтящая голова Серёги - сегодня работа идёт без заминок. Испрашиваю у Хаца разрешение уходить к вершине. Снизу сквозь вой ветра едва, доносится ответ Игоря: «давайте, тропите путь на вершину». Уходим в связке с Витей. Забиваю последний за сегодняшний день 12-й крюк в небольшую скальную стенку, вылезаю на неё, дальше виден пологий гребень, уходящий в туман, неглубокий снег со скальными выходами. Идти просто, и я уступаю дорогу Вите. Рукавицы у меня мокрые и заледенелые, болят пальцы, мёрзнут ноги (тоже мокрые). По дороге занимаюсь гимнастикой, чтобы согреть ноги. За 20 метров до вершинного тура Витя останавливается и пропускает меня вперёд.
«Зачем?» - спрашиваю. Отвечает:
«Я думаю, на вершину первым должен взойти ты». Я приятно удивлён, иду.
Записка в туре прошлогодняя. Из-за непогоды самая престижная гора Кавказа в этом году ещё никому не покорялась. Написана латышами, значит женщины ещё в пути, и мы имеем шансы встретиться, сообщаю об этом Вите. Он внимательно изучает записку, а я залезаю на самый верх (выше тура лежит гигантский снежный надув) и что-то изо всех сил кричу - эйфория. Выше лезть некуда. Ушба наша. Через год надо пройти траверс пиков Коммунизма – Корженевской! Вперёд на Памир!
Откуда может появиться женская команда? Чтобы понять это на страховке подхожу к краю карниза и заглядываю сквозь прорубленное окошечко на север и вниз. В тумане ничего не видно, только справа, кажется далеко проглядывают контуры снежного гребня, именно по нему должен проходить путь после подъёма к южной вершине с перемычки между южной и северной. После пяти минут безделья начинаем вырубать и вытаптывать площадку для палатки. Врубаемся в снег и лёд много ниже предполагаемой линии отрыва карниза и, всё-таки, через полчаса видели воочию эту самую линию, чёрную, рваную трещину во льду. Карниз оказался много мощней, чем мы ожидали, и мы, кажется, нарушили его естественное состояние, сильно углубившись в снег. Мы обменялись предупреждениями и не заходим за эту линию. Витя с любопытством заглядывает в неё, а мне такие штуки не в новинку - на гребне пика Энгельса год назад мы только и делали, что петляли с одной стороны гребня на другую, обходя карнизы и стараясь оказаться ниже таких вот трещин. Продолжаем углубляться и расширять площадку в сторону от карниза.
Бесшумно и плавно линия отрыва расширяется, обнажая блестящую ледяную поверхность, и карниз исчезает в тумане внизу. Мгновение, и ближайший пейзаж резко изменился; ушел вниз многотонный кусок льда и снега длиной по гребню метров 20. Витя в первый же миг отскочил метра на 3-4, а я, зная что нахожусь в безопасном месте, смотрел спокойно, обмениваемся впечатлениями и через несколько минут начинаем было вновь работать на площадке. Но доносится женский крик:
«Люба, страхуй», и мы остановились прислушиваясь.
«Да, не дергай же. Что ты не умеешь с верёвкой обращаться?» - снова голос, но другого тембра, более различимого в вязком сыром воздухе, с оттенком раздражения. Ясно - идут женщины. Предлагаю Вите страховать и иду туда, где, по-моему мнению, к вершине должен подходить северный гребень. Уход карниза облегчает ориентировку. Кричу с пика:
«Эгей, девушки, женщины! Ответьте!» От них доносятся нечленораздельные, возбуждённые и удивлённые возгласы. Наконец, более определённое:
«Где вершина? Далеко до нее?»
«Я стою на ней. Метров 60» - отвечаю я и, подняв вверх ледоруб, размахиваю им, чтобы дать возможность женщинам сориентироваться. Затем говорю Вите, что иду навстречу женской группе и начинаю спускаться с вершины по крутому вначале и острому снежному северному гребню. Потом гребень становится горизонтальным, но ещё более острым, прямо-таки ажурным. Аккуратно срубаю верхушку гребня и медленно иду навстречу приближающимся неясным фигурам, они движутся едва заметно, передвигаясь как в специальном фильме, снятом с ускоренной в несколько раз частотой кадров, и прокрученной с обычной частотой.
Метрах в 30 от них кричу:
«Кто у вас первый?» Ответ:
«Люба».
«А я - Миша». Рублюсь изо всех сил. В пуховке прошибает пот, ноги и руки тоже согреваются. В ботинках хлюпает тёплая влага. За мной остаётся полуметровая по ширине тропа. У женщин - смена направляющих. Вперед выходит (стало понятно позднее) киевлянка Ася Клокова. Она садится верхом на этот острый и мягкий гребень и медленно перемещается вперёд. Кричу:
«Привет Шатаевой. Где она?» Спрашивают мою фамилию, кричат об этом куда-то назад и обратно приходит ответ:
«Привет Мише Овчинникову! Мы все очень рады». Оставляю два метра доработать Асе. Она выбирается на мою тропу, встаёт, подаёт мне руку и говорит:
«Ну, здравствуй!»
Хочется обнять её, но сдерживаюсь - легко свалиться вниз. Пожимаем руки.
«Давай познакомимся без декораций» - говорю я и приподнимаю марлевую маску, закрывающую лицо ниже глаз. Густой слой пудры, помада; пожилое худощавое и усталое лицо, добрые улыбающиеся глаза. Рука у неё сильная, узкая ладонь удобно ложится в мою руку. Чтобы не мешать, ухожу обратно к вершине.
Издалека, с восточного гребня доносится неразборчивый сердитый крик Игоря; похоже на мат. Кричу ему, чтобы выражался поаккуратнее - здесь женщины. Он понимает и радостно удивленно сообщает об этом всем остальным. Вылезаю обратно на вершину, теперь надо готовить место для трёх палаток. Разумнее было бы поставить их именно на северном гребне, где не чувствуется сильного южного ветра, но там до темноты можно успеть сделать лишь одну площадку, а все наши хотят, чтобы три палатки стояли рядом. Начинаем вместе срубать снег на вершине. По одиночке выбираются наверх женщины. Кто-то из них поскользнулся и падает прямо в объятия Игоря. Шутят сами:
«Так по мужчинам соскучилась, что падает аж на вершине».
У Игоря вид боевой и весёлый; лицо улыбающееся, порваны брюки, штанины располосованы и видна красная кожа на бедре. У Серёги, как обычно в мороз, на носу висит сопливая капля. Миша Никулин замёрз и дрожит. Кузя деятелен, оживлён и чувствует себя прекрасно. Витя сосредоточенно работает.
Экипировка женщин много лучше нашей. На Эльвире Шатаевой - австрийские нейлоновые брюки, удобная штормовка из болоньи, остальные одеты в отечественное или самодельное, но добротное и целое обмундирование. Шатаева и Ильсияр Мухамедова обуты в ботинки «Вибрам» (итальянский) на кошках, а остальные трое - в трикони. Люба Морозова - из Минска, Мухамедова - из Душанбе, Эльвира - москвичка, Ася - киевлянка, Галя (Березина? Так я и не уточнил её фамилию) - из Алма-Аты. Самая молодая - Галя, ей лет 26. Остальные постарше.
Наиболее удобную, самую широкую площадку отдаём им (прямо на вершине), сами располагаемся пониже. Страхуемся (скорее символически, чем по настоящему) через единственный клин, забитый мной в смёрзшиеся камни вершинного тура (больше скал поблизости нет). Около этого клина - путаница верёвок. Наши, измочаленные, резко отличаются от двух австрийских гладких и эластичных сороковок женщин.
В половине восьмого солнечные багрово-красные лучи пробились сквозь облака. Нижний ярус облаков, расползшийся по горам, выглядит как кипящая раскалённая лава. Далеко - далеко видны блестящие острия Далара и Двойняшки. Эльбрус, подавляющий своими размерами, закутан красной испариной. Мы всё ещё возимся на площадках, полных крошева битого льда. Я предлагаю ставить палатки сейчас же, без дальнейшего усовершенствования - через сорок минут спустится темнота. Кто-то из ребят, вошедших в азарт, против. Женщины быстро растягивают свою палатку и забираются внутрь. Мы кое-как закрепляем свои, колыхающиеся и бьющиеся на ветру, как паруса, палатки на два ледовых крюка, прижимаем угловые растяжки кусками льда и вваливаемся в своё обиталище. Холодно, много снега наросло на рюкзаках. Долго устраивались, разводили примус.
Вскоре через окно и центральную палатку получили от женщин подарок: конфеты, вареное мясо и банку грецких орехов с мёдом (с напутствием брать по одной ложке). Угощали их нашим пористым шоколадом, чёрной икрой с крекером, колбасой. Долго и блаженно пьём чай. Ветер, хотя и сильный, щадит нас, оставляя целыми палатки и не выдёргивая распорки. Мучительно ноют пальцы на руках - эта боль от вечера к вечеру всё сильнее.

28.07.73. Проснулись около половины шестого с приятным ощущением сделанного больше, чем наполовину дела: остался только спуск. Женщины планировали спускаться через «Красный угол», но сразу же согласились возвращаться с нами по маршруту Габриэля Хергиани. Там, по словам Игоря, везде идётся пешком, только в одном месте дюльфером (Хац, Никулин и Соболев спускались там год назад и помнят дорогу «наизусть»).
Погода по-прежнему плохая, хотя снег не валит. Туман (вернее, облака окружают и снизу и сверху и по сторонам), ветер. На улице ботинки леденеют. Сырая холодная кожа обуви сквозь носки плотно обжимает ноги. Наши верёвки первое время напоминают стержни - не гнутся от мороза. Австрийские верёвки женщин по-прежнему упруги и эластичны. По очереди, вниз по контрфорсу, или просто по гряде скал средней крутизны, окружённой снегом с боков, уходят связки: Хац - Волков, двойка, и тройка женщин, Никулин - Кузнецов, Серёга - я замыкаем процессию. Скалы, хотя и простые, только в среднем можно назвать некрутыми. Одна за другой следуют стенки метра по полтора, разделённые полками. Всё в снегу или обледенело, ноги на льду слегка проскальзывают.
Метрах в двухстах ниже вершины Серёга сначала наступил на свободно лежащую плиту, потом взялся за неё рукой, рванул и полетел вместе с плитой вниз по крутому в этом месте снежному склону (к счастью, плита оказалась под ним). У меня в этот момент рядом не было выступов для страховки и я прижался к стенке, вытравливая верёвку, одно кольцо за другим, постепенно увеличивая тормозящее усилие. Шансов на то, что я полностью заторможу Серёгино падение, не было ни малейших. Его масса вместе с рюкзаком намного превышала центнер, в первый же момент он набрал большую скорость, и сейчас он летел, не делая никаких заметных попыток самостоятельно замедлить своё стремительное скольжение, падая в потоке снежных брызг, поднятых в момент соприкосновения со снегом. Просто я ждал, когда вниз от меня уйдёт примерно половина верёвки, чтобы в этот момент прыгнуть на снег с противоположной стороны скальной гряды. К счастью (опять), он незадолго до падения пристегнулся к верёвке нижней связки (они использовали сотку, и чтобы не тащить большую часть верёвки в рюкзаке, Миша попросил Серёгу пристегнуться к концу сотки). Рядом с Никулиным был прекрасный выступ скалы. Миша, мгновенно сориентировавшись, набросил на него верёвку и прекратил Серёгино падение. Тот немного полежал, встал и маятником вышел на скалы.
«Всё ли у тебя цело?» - в один голос спросили два Миши.
«Да, ни одной царапины нет. Я ехал на спине, на рюкзаке, очень удобно». Не сдержавшись, я обматерил его;
«Какого же... ты не зарубался, не делал никаких телодвижений, как бревно?»
«А чего? Вы же удержали». Миша смягчил ситуацию подходящим анекдотом. Дальше пошли помедленнее.
Мои руки пустили кровь из всех трещин. Больше всего болят именно трещины в коже, а не ссадины. Ссадин почти нет, а трещины - из-за того, что по холодным и сложным скалам, ледяным, в рукавицах не полезешь. Утром перед выходом Галя посмотрела на мои промёрзшие все в дырах рукавицы и протянула свои кожаные, влажные, но хранившие ещё тепло её рук, варежки. У них всех по две пары: внутри шерстяные, а снаружи замшевые. Жить стало веселее (хотя и раньше грустно не было). Сейчас без этих варежек было бы похуже.
Игорь ведёт к месту дюльфера без сомнений в правильности пути. Вниз до конца скальной гряды, потом траверс налево через небольшой снежный склон, через снежный большой надув. Опасаясь схода лавины, идём по снегу с попеременной страховкой. Совсем недалеко вниз от нас снег кончается: дальше, кроме тумана ничего не видно. Мы знаем, что там обрыв, несколько сот метров вертикальной гладкой стенки, и идём мы по краю "крыши" этой стены. На скальном выступе очередной грядки собрались все вместе: небольшое обсуждение, куда идти дальше. Обстановка разительно изменилась по сравнению с прошлым годом и Игорь не совсем чётко помнит, где висит петля для спортивного спуска к месту начала дюльфера. Единодушия среди знатоков нет, и я иду на разведку к кажущемуся наиболее подходящим месту. Точно. Петля висит там.
Сбрасываем вниз конец пятидесятки и по верёвке уходят Никулин, Хац, женщины, остальные наши. Я замыкаю и спускаюсь с нижней страховкой лазанием. У нижнего конца верёвки поджидает Серёга, отсюда ещё один спортивный спуск по верёвке приближает место дюльфера. Ниже - очень крутой натёчный лёд, без кошек последнему не пройти (а кошек мы не брали с собой). Поэтому когда Серёга уходит по одинарной верёвке, я какое-то время задерживаюсь, чтобы привязать вторую верёвку, спуститься по двойной и продёрнуть снизу. Но Серёга так глубоко забил клин, что одетый на клин карабин невозможно даже пошевелить, а не то, что снять, чтобы заменить его на петлю из репшнура. Молотка у меня нет. Вожусь минут 15, пытаюсь расшевелить клин ледорубом, но безуспешно. Так и пришлось оставить карабин для следующей партии спускающихся по пути Габриэля Хергиани (наверное на годы, потому что маршрут непопулярный). Спустился по сдвоенным пятидесятке и женской сороковке. Мягкая австрийская верёвка легко продергивается. Последний двадцатиметровый спортивный спуск приводит к маленькой полоске, где кое как сгрудился наш народ.