«Привет. Я тут мимо пробегала, решила заглянуть».
«Привет. Заглянуть простите куда?»
«Заглянуть к вам на огонек».

. . .

Загляните к нам на огонек, –
Пела скрипка ласково и так жалко.
В этот вечер я так одинок...

Дождь. Идем по улице, пьем пиво. У него зонтик. Я никогда не хожу с зонтом, даже в самый сильный дождь. Но сейчас я беру его под руку и с легким флиртом прошу пустить меня спрятаться от дождя. Он еще не знает, что мне не нужны зонты, поэтому сейчас дождь мой союзник, дождь дает мне возможность приблизиться к нему.
Я не люблю зонты. Но сейчас мне нравится идти с ним под одним зонтом.
Говорим о судьбе, о смысле жизни, еще о какой-то ерунде. Все это не важно. Но это извечный древний танец между мужчиной и женщиной, древний ритуал первого сближения, первого узнавания. Так же, как две собачки, когда встречаются, прежде чем сблизиться, сначала принюхиваются друг к другу. Так же и люди...
Дождь. По асфальту растекаются реки воды. На нем тонкие летние ботиночки, которые уже насквозь промокли.
– Давай зайдем в какую-нибудь кафешку.
Заходим в один из московских фаст-фудов, где можно сесть за столик и просидеть с одной бутылкой пива весь вечер. Он выглядит таким растерянным и потерянным этот скромный мальчик из провинции, таким растерянным в этом огромном шумном монстре, называемом Москвой.
– Сколько тебе лет?
«Может быть 100, а может быть 200. Я слишком долго живу. Я устала жить».
Он улыбается.
– А разве это так важно?
– Нет не важно.
Ничего не важно. Пока. Пока еще есть эта легкость, когда многое не важно. Пока еще длится эта ажурность отношений. Легкость чувств. Прозрачность бытия. Легкое прикосновение двух судеб, которые начинают сплетаться в один еще легкий и ажурный узор, на котором пока еще не видны крепкие и уродливые узлы.
Московская подворотня. Целуемся, как школьники. Кошка, пристроившаяся на подоконнике, смотрит на нас своим задумчивым взглядом. Он легко отстраняется.
– Идем. Уже поздно.
Или еще рано?

. . .

Нальчик. Баксан. Тырныауз. За окном мелькают такие знакомые пейзажи. Но сейчас они не радуют меня. Я так не люблю город. Я так люблю горы. Но впервые в жизни мое сердце осталось там, в Москве, на мокрой от дождя улице, рядом с мальчиком из провинции.
Стою на балконе. Пью пиво. Я не люблю пиво. Но сейчас мне нравится его пить, сейчас оно возвращает меня туда. Туда, где дождь, где я иду под руку под одним зонтом с мальчиком в тоненьких летних ботиночках, с которым так фатально свела меня судьба.

. . .

– Я хочу поехать с тобой в горы. Возьмешь?
Какой глупый вопрос. Возьму ли я. Да все мое сознание просто трепещет от восторга и радости.
Нальчик. Баксан. Тырныауз. За окном мелькают знакомые пейзажи. Я счастлива, как девчонка.
Мне приходится работать ради него с новичками. Я не люблю работать с новичками. Но сейчас я это делаю с удовольствием, потому что я делаю это ради него.
Я люблю. Я люблю? Неужели я снова люблю? Как много прошло времени с тех пор, как я по-настоящему любила. Как много было с тех пор боли. И вот эта боль наконец-то растворяется в новом нахлынувшем чувстве.
Всю смену он ругает этот «чертов альпинизм», в который он зачем-то пошел. Всю смену он рассказывает мне, как хорошо в водном походе, где не надо таскать тяжелые рюкзаки, а кинул их в лодку, пнул и они поплыли. Всю смену он... смеется и шутит. Всю смену я счастлива.
Мы закрыли ему третий разряд. Теперь мне тоже хочется сходить что-то для себя. Выхожу в двойке с напарником.
– Возьмешь с вами на подход? Все равно без тебя в лагере делать нечего, только пиво пить.
– Конечно идем. Заодно будешь шерпой.
Смеется.
Всю дорогу он громко ругает этот ... альпинизм, в котором надо таскать такие тяжелые рюкзаки.
Всю дорогу я счастлива. Я иду на любимую гору. Со мной идет мой любимый мужчина и не важно, что пока он идет не в качестве моего напарника, не важно, что пока он еще не может пойти со мной на этот маршрут. Не важно. Пока еще многое не важно. Потому что все еще впереди.
У озера делаем большой привал. Пьем чай. Купаемся. Идем дальше.
Но вот он выдыхается. Выйдя на ледник, мы связываемся, вщелкнув его в середину веревки. Всю дорогу по леднику он практически повисает на этой веревке, громко ругая наш ... альпинизм. Но глаза его все так же искрятся лукавством и весельем. Для новичка 10-ти часовой подход, который ему пришлось вынести – это сурово. Под конец, когда он уже падал в снег на колени, весь его вид говорил, как в известном анекдоте, про новичка: «Дойдем до того камня и если инструктор не сделает привал, то я сдохну». Но тем камнем оказался хицан, на котором мы собираемся поставить лагерь, поэтому сдохнуть ему было не суждено.
Ставим палатку. Кидаем вниз на полку веревку для шхельды. Объясняю ему, как пользоваться подобным альпинистским туалетом. Он косится с подозрением.
– Да, да, – опережаю его тираду, – наш хренов альпинизм. Это конечно не то, что у вас, у водников, где пнул в воду и оно уплыло.
Смеется. Нам нравится эта легкая пикировка.
Утром мы с напарником уходим на обработку маршрута. Пока лезем под стену, кидаю взгляд вниз на палатку. Вижу, как он задумчиво смотрит на шхельдинскую веревку, ходит вокруг нее кругами, как собачка принюхивающаяся к незнакомому углу. После чего, наконец, решается. Вщелкивает восьмерку и начинает спускаться на полку. Природа все же взяла свое. Проследив, что дойдя до полки, он не забыл вщелкнуть жумар для страховки, я отворачиваюсь.
На обратном пути, уже на спуске с ночевок, нас застает гроза. Мой напарник уходит вниз, а мы быстро добегаем до озера, быстро ставим палатку. Заползаем в нее мокрые и непонятно от чего счастливые. Как дети.
Это была самая безумная ночь. Мокрые шмотки разбросаны по палатке. Мое влажное от дождя и потное тело после трехдневной пахоты на маршруте. Его тело такое же влажное от дождя и потное после тяжелого рюкзака в этом «хреновом альпинизме». Но это все не важно. В тот миг это все было не важно. Гроза грохотала безумными раскатами на все ущелье, молнии сверкали за тонкой тканью однослойной палатки. Реки воды текли под палатку. И такая же безумная гроза бушевала в палатке, такие же яркие и мощные молнии сверкали между нами. Лужи воды затекали в промокающую палатку, остужая наш огонь, чтобы мы не сожгли друг друга.

. . .

По выходным он уезжает в свою провинцию, чтобы сходить с мужиками в лес.
– Пойдешь с нами на лыжах?
Какой глупый вопрос. Пойду ли я. Все мое сознание трепещет от восторга и радости. Он наконец-то позвал меня с собой.
Доезжаем на маршрутке до конечной остановки. Одеваем лыжи, проходим по лесу минут 15. Привал. Все скидывают лыжи, рюкзаки. В привычном ритме годами отработанного взаимодействия мужики быстренько окапывают места под палатки и кострище, прокапывают тропинку на шхельду, тетки режут сало, колбаску. В промежутке народ успевает пропустить по рюмочке, активно приглашая меня присоединиться.
Я стою в полной растерянности. А где же лыжи? А где же лыжный поход на выходные в лес?
Беру кусок полиэтилена, накапываю его полный снега и подтаскиваю к кострищу, чтобы потом можно было не ходить каждый раз с котелком за снегом. И с чувством выполненного долга по общественно-полезной работе одеваю лыжи и уезжаю на них одна. По пути мысленно ругаю этот хренов туризм, в котором приезжают в лес на автобусе, выпинывают из него рюкзаки и садятся пить водку.
Нахожу какой-то глубокий овраг и долго занимаюсь в нем самоудовлетворением. Вверх-вниз, вверх-вниз. Пока колени не начинают дрожать от напряжения, а мышцы сводить от усталости. Вот теперь и я могу присоединиться к всеобщему отдыху на природе.
Пол ночи сидим у костра, поем песни, пьем глинтвейн.
Утром, проснувшись рядом с ним в палатке, испытываю ставшее уже привычным состояние счастья и покоя. Не вылезая из теплого двухспального спальника, протягиваю руку, достаю горелку, затем высунув руку из палатки, нагребаю кружкой снег. Варю кофе. После чего пинаю его в спальнике:
– Кофе подано, сэр.
Но утреннее блаженство длится не долго. Оживившиеся мужики настойчиво зовут его выпить вместе с ними водочки. Наконец он допивает кофе и покидает палатку и меня.
Громко на весь лес ругая этот ... туризм, где прямо с утра, только вылезя из палатки, уже начинают пить, я собираю свой рюкзак.
Одеваю лыжи и ухожу.
«Пожалуйста, догони меня. Пожалуйста догони меня, обними и скажи, что все это не важно. Ведь это не важно?»
Перед автобусной остановкой долго сижу на каком-то пеньке. Как хочется вернуться. Вернуться, сбросить эти хреновы лыжи, подойти к нему, обнять и сказать: «Прости. Это не важно». Но я боюсь, что буду выглядеть глупо перед его друзьями, боюсь, что они посмеются, решив, что я сдалась и сломалась. Ну почему это для меня так важно? Почему это так важно? Ведь это все не важно.
Мужики уговаривали его догнать меня. Но он точно так же не хотел выглядеть глупо в их глазах. Ну почему это так важно? Ведь это все не важно.

. . .

– Зачем тебе это собрание Станиславского? Ты же давно завязала с театром. Отдай его мне.
Он коллекционирует книги, собирает полные собрания сочинений. А у меня раритет – собрание сочинений Станиславского, которое я покупала в букинисте, когда училась на режиссуре.
– Прости, но я его никогда и никому не отдам и не продам ни за какие деньги. Оно слишком дорого для меня. Это единственная частичка оставшаяся от прошлой жизни.
Его 30-летие.
«30 лет – это время свершений, 30 лет – это время побед».
Я дарила ему на дни рождения спальник, палки-телескопы, полартек... Он дарил мне фотоаппарат, каску, виндблок... Работая в Москве, мы могли сделать друг другу любой дорогой подарок. Но в этот раз я везу из дома самый ценный подарок, какой только могу сделать.
Гостей еще нет. Мы одни. Я молча подвигаю к нему большой тяжелый сверток, упакованный в обычную грубую невзрачную бумагу. Он молча распаковывает. Из под невзрачной бумаги появляются старые ошарпанные временем тома Станиславского.
– Я...
– Я знаю, что значит этот подарок.
Он обнимает меня. На моих глазах слезы. Все слова сейчас не важны. За нас говорит, стоящий рядом Станиславский. Все остальное не важно. Уже не важно.

. . .

Дождь. Идем по Невскому. На нем гортексовые ботинки. У него нет зонта. У него, как и у меня, гортексовая куртка и ему больше не нужен зонт.
Перекусываем в кафешке. Я одеваю куртку.
– Не спеши. До поезда еще есть время. Еще рано.
Или уже поздно?

. . .

Нальчик. Баксан. Тырныауз. За окнами мелькают знакомые пейзажи. Но они не радуют меня. Я не люблю города. Я люблю горы. Но вот и снова мое сердце осталось там, под дождем, рядом с тем мужчиной в гортексовых ботинках и красной мармотовской куртке.

. . .

«Привет. Я тут мимо пробегала, решила заглянуть».
«Привет. Заглянуть простите куда?»
«Не важно. Это уже не важно».