«Скалистый хребет, – он сказал. Маленькие и теплые горы, – он сказал»
Градусник на хуторе показывает почти -20 градусов, когда мы загружаем рюкзаки в машину и выезжаем под Кионский массив.

***
Когда-то у меня была мечта – встретить свой день рождения на вершине. Вот только сей значительный день у меня в феврале. Но лет 10 назад мне все же удалось сходить на гору в канун своего дня рождения. После чего я согласилась с утверждением, что зимний альпинизм не женская забава. И с тех пор зимой «впадала в спячку» – каталась на лыжах, лазала по сосулькам, бегала на мультигонках. До тех пор пока в прошлом году Юркин с Овчиной не совратили мою жаждущую острых эмоций и ощущений душу безумной январской авантюрой на Тахтарвумчорре. Правда после этого я еще сильнее прониклась убеждением, что зимний альпинизм не женская забава и все чего мне хотелось в этом году – это кататься на лыжах в деревне и нежиться на теплой печке.
Поэтому всю осень я с присущей горцам стойкостью отвергала различные предложения, сыпавшиеся одно за другим – поработать инструктором, походить в Адылсу. Нет уж, дорогие други, – увольте. Морозить сопли, т.е. жизненно-важные органы, кувыркаться по пояс в снегу на лавинных склонах нынче нет охоты. Я уж как-нибудь скромненько на лыжиках по лесу побегаю, а вечером, сидя на жаркой печке, буду слушать треск горящих в ней поленьев и вдыхать аромат новогодней елки.

– Ну как? Ты решила куда-нибудь на Новый год поехать?
Стоп. В мозгу начинает включаться тревожный сигнал. Но поздно. Как огонь вспыхивает от одной маленькой спички, так моя безумная дикая натура просыпается с каждым ее тихим и неожиданным появлением в моей жизни.
– Можно поехать в Скалистый хребет. – Что внутри меня заставило произнести эту фразу? Я же собираюсь в деревню. В деревню! – Говорят, что в Скалистом хребте зимой тепло и сухо. Снега на южных склонах почти нет. Скалы сухие и теплые. Вот только ни альплагерей, ни баз поблизости. Одни осетинские селения и местные горцы.
– А куда мы пойдем?
– Не знаю.
– А с кем мы пойдем?
– Не знаю. Все будет решаться спонтанно на ходу. Готова?
– Ну да.
Побежденные остатки здравого смысла находят утешение в том, что Новый год я все-таки по традиции встречу в деревне с лыжами на печке. И ничто, никакие катаклизмы пока не в состоянии изменить эту традицию. А на 2 января я беру билеты от Москвы до Владикавказа. Тихие и нежные мечты о лыжах и печке сменяются сосредоточенными мыслями о Скалистом хребте. Оставшиеся три недели занимаюсь изучением его различных районов и массивов и описаний имеющихся там маршрутов.
И постепенно все сильнее и сильнее моими мыслями и чувствами завладевает массив Тбау. Настолько, что даже купленного новогоднего мышонка я называю Бао. И катаясь по лесу на лыжах я уже мысленно нахожусь там, в Скалистом хребте. Я уже думаю о своем предстоящем Дао с Бао на Тбау.
Но перед Тбау мы планируем в составе Осетинской команды МЧС сходить первопроход в районе Кионского массива.
В поезде приходит смска: «Выходите в Беслане. Машина под Кион от хутора в 10 утра. У вас будет час, чтобы помыться и переодеться».
Жесткие слова бьют как удары хлыста, заставляя снова с тоской подумать об оставшейся далеко-далеко в деревне печке, где никуда не надо торопиться.
Сходим с поезда в Беслане и попадаем в крепкие осетинские руки. Попадаем туда, куда на радость или на горе, а скорее по счастью, феминизм еще не добрался. Попадаем туда, где настоящие мужчины решают настоящие мужские проблемы. Попадаем туда, где все последующие 10 дней нас загружали в машину, доставляли на место, привозили-увозили, размещали на ночь, выдавали все чего не хватало и даже то, чего хватало. И все, что требовалось взамен, – это успевать выполнить все инструкции и быть настоящей женщиной со всеми вытекающими из этого последствиями, т.е. решать все кастрюльные проблемы, которые не должны волновать настоящих мужчин.

***
«Скалистый хребет, – он сказал. Теплые и сухие горы, – он сказал»
Градусник на хуторе показывает почти -20 градусов, когда мы загружаем рюкзаки в машину и выезжаем под Кионский массив.

– Для Владикавказа это аномальная температура. Обычно зимой от -3 градусов максимум до -10 градусов.
Я уже нисколько не удивляюсь, а принимаю смиренно тот факт, что снова горы меня встречают так, чтобы повеселить по полной программе. Как будто их духи нарочно выманили меня от теплой деревенской печки призрачными обещаниями теплых сухих скал солнечного Скалистого хребта.
И точно так же потом, когда вернусь домой, я абсолютно не удивлюсь тому, что сразу после моего отъезда, температура во Владикавказе стала +3 градуса. Я как будто внутри уже знала, что так будет.
Выгружаемся чуть выше селения Верхний Згид. Широкое и действительно яркое солнечное ущелье. Прямо перед нами 30-ти километровый Кионский массив. А вокруг открываются панорамы Бокового и Главного Кавказского хребтов. В лучах солнца белеют Казбек и вершины Дигорского ущелья, из-за Цейского хребта выглядывают снежные шапки Кальпера и Адайхоха.
Ощущение, что здесь заметно теплее, чем внизу.
– Это температурная инверсия. Теплый воздух выдавливается холодным и поднимается вверх.
Несмотря на то, что мы только что с равнины и с поезда, но идется на удивление легко. От прогалин с сухой замерзшей осенней травой среди заснеженных склонов, по которым мы идем, исходит дурманящий запах. Представляю какое здесь летом разнотравье альпийских лугов.
Вечером в теплой палатке пьем бренди и, по ставшей уже такой привычной осетинской традиции, молимся Единому Большому Богу, затем покровителю всех путников Святому Георгию и духам этого ущелья, чтобы они допустили нас в свои святая святых и присмотрели за нами.
А ночью россыпь ярких звезд на черном-черном небе, светлые хребты и темнеющие очертания Кионского массива дарят мгновения наполненности жизни смыслом.
К реальности возвращает высунувшаяся ночью из спальника рука, потянувшаяся к висящим над головой часам. В палатке -9 градусов. Мысль о том, какая же тогда температура на улице заставляет забиться поглубже в спальник. Как будто это поможет оттянуть неотвратимый момент выхода.

Белая гора

– «Скалистый хребет, – он сказал. Прогулка с девочками, – он сказал», – громко и весело шумлю я, дожумаривая 35-ти метровую пятерочную стенку. Не расчитывая заранее, что придется жумарить по отвесам, я уже на ходу вщелкнула жумар в один из усов самостраховки, поэтому он скорее больше мешал, чем помогал мне.
– А разве мы кого-то обманули? Разве это не прогулка с девочками? – раздается в ответ сверху мужской смех.
Да, несмотря на то, что утром мороз пробирал до самых костей, но когда мы подошли под скалы Урсхоха, на который мы идем, солнце согрело и скалы и нас своим южным кавказским гостеприимным теплом. И при всех возникающих на пути препятствиях в виде пятерочных стен или так не любимых мной осыпных террас со сплошным живьем, наше восхождение в теплой компании под лучами не по зимнему теплого солнца действительно напоминает приятную прогулку с девочками. Ну а вернее – это для них с девочками, ну а для нас, конечно, с мальчиками.
Правда, когда началась серия осыпных террас, мозг переключился с мальчиков на тщетные поиски чего-нибудь помонолитнее. Благо по той же осетинской традиции истинных горцев после того, как закончилась пятерочная стена, веревки были убраны в рюкзаки и каждый может выбирать свой путь.

– Взгляни, какой у тебя над головой грот.
Поднимаю голову. Смотрю ввысь на возвышающиеся желтые стены с причудливыми гротами.
Урсхох – Белая гора.
Белое – это чистота.
Белое – это невинность.
Белое – это старость.
Белое – это смерть.
Белое – это все цвета.
А я видела желтый цвет скал.
Обманувшись незимним теплом солнца, я забыла про холод. Обманувшись дружеским теплом тех, кто рядом, я забыла про одиночество.
Обманувшись теплой желтизной скал, я не знала, что Урсхох – это Белая гора. И я даже не почувствовала как духи ущелья заманивают меня.

Вот и предвершинный гребень. Таких необычных видов не открывается ни с одной вершины Кавказа. Здесь как будто в одном месте собрались в миниатюре все горы мира. Впереди из-за гребня над снежными склонами поднимаются гладкие ровные блестящие стены, заканчивающиеся острыми пиками. Напоминая вершины Аляски, торчащие из вечных снегов, как черные айсберги. Вот только пейзажи вдали за этими скалами напоминают уже не Аляску, а красные песчаные горы Мексики или Колорадо.
Двигаясь так потихоньку от взлета к взлету, останавливаясь, чтобы взглянуть на виды, которые с разных ракурсов, как в калейдоскопе открывали все новые тайны, я не заметила, как вдруг тепло южных склонов сменилось северным холодом, как вдруг я оказалась одна, а все уже давно поднялись на вершину. Только заметила, как вдруг холод появился внутри в районе сердца и стал тонкими струйками растекаться по всему телу, заползая прямо в душу.
– Следов пребывания на вершине людей не обнаружено, – как из отчета материализуется фраза, – значит мы на ней первые.
Те же люди, те же шутки. Только обманчивое тепло сменилось настоящим зимним холодом. И хоть наконец-то второй раз за весь маршрут мы на короткий миг собрались все вместе на маленькой площадке вершины, но как перед этим расползался появившийся в сердце холод, так теперь там же в глубине сердца появляется одиночество и как спрут протягивает свои извивающиеся щупальца по всему телу.
Постепенно по одному покидаем вершину. И даже веревка не связывает ни с кем.
Мысленно благодарю Всевышнего за то, что уйдя с гребня на южные склоны вокруг снова становится теплее. И приходится бороться только с холодом в сердце.
Забившаяся было, как рыба без воздуха, внутренняя паника вдруг неожиданно отступает. Наступает смирение и осознание, что впереди ждет долгий и тяжелый спуск вниз. Один на один с собой. И с горами. С горами, которые не знают жалости и сочувствия.
Наконец-то все иллюзии распадаются. И наступает абсолютное одиночество.
Так вот оно какое – наступление старости.
Так женщина однажды взглядывает в зеркало и вдруг видит морщины и понимает, что стареет.
О, как я в своей гордыне смеялась над бедными женщинами, рыдающими над своими морщинами. Как я, движимая той же гордыней, подчеркивала всегда свой возраст и наслаждалась возникающим на лицах удивлением. Как я в той же гордыне думала, что время надо мной не властно и что никакие морщины мне не страшны, потому что никакие морщины не способны затронуть душу.
Да, старость не приходит в душу с морщинами. Она входит в нее холодом. Холодом и одиночеством.
Снова появляется паника: «Это мой последний маршрут». И тут же вырывается громкий мысленный крик: «Нет. Господи, нет! Пожалуйста. Только не так. Пусть сотни, тысячи морщин в зеркале. Пусть стареют тело и кожа. Но оставь мне силу тела. Не давай ему подводить меня. Не лишай меня возможности ходить в горы».
Остальные периодически останавливаются и дожидаются. Они молодые. Они бегут резво. С присущим всем живым инстинктом они держатся вместе. Они чувствуют тепло друг друга. Они еще не осознали одиночества.
Мне хочется, чтобы они ушли. Мне не хочется, чтобы они видели слабость. Мне не хочется, чтобы они видели старость. Как всем женщинам хочется скрыть от чужих глаз свои морщины, так вдруг мне захотелось спрятать от чужих взглядов эти признаки старости.
Но вот, пересекая очередной кулуар, они расходятся двумя путями. Ухожу по верхней тропе с набором высоты и наконец-то на долгое время остаюсь совсем одна. Наконец-то никто кроме гор не видит меня.
Потихоньку включается автопилот. Двигаюсь в одном ровном темпе, не давая телу расслабиться.
Солнце как будто тоже дожидалось меня. Оно закатилось за хребет в тот момент, когда мы спустились из кулуаров под стены Урсхоха.
Солнце, мое любимое с детства солнце. Я знаю, что ты снова взойдешь и согреешь меня своим теплом. И эта ледышка, вонзившаяся сейчас в сердце, снова растает. Я знаю, что ты взойдешь и, чернеющие надо мной стены Белой горы, снова окрасятся в желтый цвет.
Солнце, твой цвет – это мой цвет. Белый цвет чистоты и смерти пока еще не мой цвет.
В небе загорелась первая звездочка. Надо мной темнеет силуэт Кионского массива. Вокруг окружают своим молчанием горы.
Скидываю рюкзак. Опускаюсь на него на колени и наклоняюсь вниз.
– Спасибо тебе, Урсхох.

Святой Илья горы Тбау

Снова попадаю из мира реальности в мир иллюзий.
В тепле вагончиков на хуторе на какое-то время забывается, что на улице по-прежнему аномальная для Владикавказа температура. В тепле дружеской компании, в которой мы все так же окружены вниманием и заботой настоящих мужчин, на какое-то время забывается поселившееся в душе одиночество.
Пьем сладкий испанский херес и жизнь на какое-то время становится такой же сладкой, как это вино.
Как обычно произносятся три традиционных осетинских тоста, за Большого Бога, за Уастырджи и за духов гор и ущелья, в которое мы собираемся.
– Пусть духи присмотрят там за нашими девочками, – звучат напутственные слова наших мужчин.
Завтра нам предстоит отправится вдвоем на Тбау. Рождественская прогулка с мальчиками закончилась. Для них наступили суровые рабочие будни, для нас – суровые реалии женского альпинизма.
Вспоминаю какие, при восхождении женской двойкой, у нас были тяжелые рюкзаки летом, когда надо было тащить самим всю снарягу. А ведь тогда не было с собой пуховки и спальника, которые сейчас добавят еще 4 кг.
Да и сам подход под Тбау, в отличие от короткого подхода под Кион, – это целая экспедиция. Нужно пройти через все ущелье по лесу и по заснеженным травяным склонам, потом пройти узкий скальный каньон в котором сейчас нас ждут покрытые натечным льдом скальные ступени.
Летом подход под Тбау занимает 5-6 часов. Сейчас я планирую подойти за два дня, заночевав перед входом в каньон.

«Скалистый хребет, – он сказал. Южные теплые склоны, – он сказал».
Температура на градуснике упала еще ниже, как бы давая нам заранее понять, что легче уже не будет.
Мне хочется на Тбау. Ей хочется на тройку. Для меня не важен маршрут. Для нее не важно куда.
Впервые мы по-прежнему в одной связке, но уже движемся в разных направлениях.
Мне хочется на Тбау. Ей хочется на тройку.
Вот только тройки в Скалистом хребте – это не те классические тройки. На тройке на Тбау пятерочные участки и обледенелые камины. Поэтому приходится брать с собой две веревки и все железо по полной программе.
Оценивая ситуацию – тяжесть рюкзаков, удаленность района, отсутствие радиосвязи, и то, что если что-то случится, спасотряд подойдет только через сутки, что при 20-градусном морозе будет уже практически бесполезно, – я понимаю, что мы снова с ней идем на грани фола.
Но ей хочется на тройку. А мне хочется на Тбау.
И я расслабляюсь, решая доверится духам ущелья Тбау, когда мы вступим на это очередное Дао.
– Какую горелку мы берем?
– Мою, которая со шлангом.
Где-то в отголосках сознания мелькает воспоминание, как в какой-то момент под Кионом вспыхнуло пламя на шланге около баллона.
«Может быть взять еще одну горелку у мужиков?»
– У вас Джетбойл и горелка. Нормально. Если что-то одно откажет, то другое будет работать, – он как будто прочел мои мысли.
– Да, ты прав. Этого достаточно.
«Зачем перегружаться лишним», – и мои мысли тут же переключаются на другие проблемы.
В целях все той же экономии веса мы берем мою новую маленькую редфоксовскую палатку, которую я случайно выиграла осенью на РИСКе, написав спонтанно под воздействием вдохновения статью про РедФокс. Ну вот и настало время недетского испытания для этой палаточки.
Идем на склад, где мне выдают короткий бур для натечного льда в каньоне и комплект крючьев в дополнение к нашим фрэндам и якорям.
– Газ нужен?
Смотрю на протянутый баллон с надписью «Зимняя смесь».
– У нас вообще-то два больших баллона с родным газом не перезаправленных. Хватит.
– Значит не нужен?
Еще секунду смотрю на этот голубой баллончик.
– Ладно, давай. – Протягиваю руку и беру его. – Газ зимой лишним не бывает. Пригодится.
Под конец получаю рацию с настроенными каналами для экстренной связи и четкие инструкции, как связаться во всех случаях плановых и внеплановых ситуаций.
Но рано или поздно все приготовления всегда заканчиваются. Рано или поздно все иллюзии всегда разбиваются.
Ясным солнечным морозным утром нас загружают в машину и с последними напутственными пинками отправляют под Тбау.
Выгружаемся у начала ущелья и разом из теплого мира иллюзий попадаем в холодный мир жесткой реальности. При первом же взгляде становится ясно, что в отличие от широкого солнечного Киона, в этом мрачном узком ущелье солнца не бывает совсем. Разве только летом.
Машина уезжает, оставляя нас одних, а мы начинаем свой подъем вверх и темный холодный буковый лес смыкается за нами.
Несмотря на не по-женски тяжелые рюкзаки идется тяжело, но терпимо. Причем судя по описанию и часам, поначалу мы даже движемся в достаточно хорошем темпе. И у меня появляется мысль, что возможно мы сможем подойти под Тбау за один день, тем самым избавив себя от лишней, забирающей силы, холодной ночевки в тонкой легкой палатке.
Но выйдя на крутые травяные склоны, покрытые глубоким сухим снегом, где периодически приходится продираться сквозь завалы и заросли кустарников, наш темп значительно снижается.
В итоге мы останавливаемся на ночевку, как и было запланировано, перед входом в крутой скальный каньон.
Зная, что на палатку расчитывать не приходится, я с особой тщательностью готовлю под нее большую площадку, расчищая снег до самой травы. Ее это нервирует. Она считает это бессмысленным занятием. Ей хочется быстрее поставить палатку и сделать горячий чай, чтобы согреться от каменного холода, заставляющего дрожать каждую клеточку тела.
Молодость и старость. Мы по-прежнему вместе, но уже движемся в разных направлениях.
– Ты нормально себя чувствуешь?
– Да, – в моем ответе легкое недоумение.
– Просто ты молчишь и как будто в какой-то прострации все делаешь.
Я молчу. Что я могу ответить. Спрут одиночества уже выходит наружу, проступая в выражении лица и во взгляде.

Тбау-Уацила. Святой Илия Громовержец. Святой Илья покровитель грома и молний. Покровитель грома и молний – покровитель огня.
Огонь – это красный цвет.
Огонь – это горячий жар.
Огонь – это страсть.
Огонь – это жизнь.
А я вижу окружающие нас со всех сторон черные скальные стены.
Я чувствую вокруг холод каменного мешка.
Обманувшись холодом узкого глубокого ущелья, я забыла про тепло огня.
Поддавшись расползшемуся по всему телу одиночеству, во мне стала угасать страсть.

Ну а реальность. Реальность оказалось до смешного простой. Ковеевская горелка совсем отказалась работать. Никакие попытки ее оживить не увенчались успехом. Газ вытекал из шланга на коврик, но при этом поступать в саму горелку и загораться всячески отказывался. Джетбойл оказался более морозоустойчивым парнем, правда отказался работать на ковеевских баллонах и никакие попытки объяснит ему, что там родной газ не имели успеха. Он заработал только на том самом баллончике Зимней смеси, который так машинально взяла моя рука вопреки логике, что этот баллон лишний.
И все остальные 4 часа до сна мы сидели в холодной заледеневшей и снаружи и изнутри палатке и топили раз за разом снег в маленькой полулитровой джетбойловской кружке. И даже от работающего Джетбойла в палатке теплее не становилось. Часы, полежавшие на спальнике рядом с ним показывали -4 градуса. Вешать часы на полочку, чтобы узнать какая температура будет в палатке ночью без работающей горелки, я не рискнула, поскольку и полочка и весь потолок палатки уже покрылись толстым сантиметровым слоем инея, и это было равнозначно тому, что засунуть часы в снежный сугроб.