Ровно 100 лет назад в альманахе Русского горного общества были опубликованы воспоминания российского альпиниста Николая Поггенполя о путешествии в Безенги.

Николай Васильевич Поггенполь был одним из самых активных и опытных восходителей России в конце ХIХ века. С 1883 по 1903 г.г. он пять раз выезжал в Альпы и совершил восхождения почти на сорок вершин этой горной системы, в том числе на Монблан, Монте-Розу, Юнгфрау, Малую Цинне, а так же первым из россиян покорил Маттерхорн.
Летом 1904 г. Поггенполь совершает путешествие по горам Осетии и Балкарии. 21 июля он начинает свой путь из поселка Студ-Дигора, взбирается на пер. Штулу, попадает в ущелье Дых-су, заходит на пер. Дыхниауш. Потом Поггенполь перебирается в ущелье Думала, и оттуда 27 июля попадает в ущелье Безенги.
С этого момента «Ex-magazine/Bezengi» и начинает цитировать воспоминания Поггенполя, опубликованные годом позже в ежегоднике РГО. Сохранены авторские орфография и пунктуация.

Русское горное общество создано в 1900-1901 г.г. Возглавлял его А.К. фон Мекк. В число учредителей общества входили ученые В. Вернадский, Д. Анучин, П. Семенов-Тян-Шанский, горовосходители С. Иловайский, Н. Иванцов, Н. Поггенполь, А. Сипягин. Отделения РГО существовали в Москве, Владикавказе, Пятигорске, Сочи, Верном (Алма-Ата). Результаты деятельности Русского горного общества оказались довольно скромными. За время своего существования членами общества стали всего 132 человека. Примечательно, что по уставу в РГО нельзя было вступать студентам и военным. С 1901 по 1914 г. выпускался ежегодник РГО. В его пятом выпуске и напечатана статья Поггенполя.

ЕЖЕГОДНИК РУССКОГО ГОРНОГО ОБЩЕСТВА

1905
Под редакцией Председателя Общества А.К. фон-Мекк
Москва.
Типо.лит. Т-ва И.Н. Куншерев и К. Пименовская ул. 1906

Н. ПОГГЕНПОЛЬ

ПО ЛЕДНИКАМ ДИГОРИИ И БАЛКАРИИ

...В  3-м часу пополудни открылась широкая зеленая долина, и немного спустя вышли мы окончательно из узкого ущелья Думала. Дорога переходит на левый берег реки; мы входим в Безингийское общество. Вот и аул Тубенель, на старой ледниковой террасе, на покатом зеленом склоне, лишенном древесной растительности. В 4 ч. пополудни мы подъехали к правлению, где огромная толпа любопытных, окружившая дом, стала осматривать все мои вещи...

Ледник Мижирги и Безинги (Уллу-Чиран)

Отправляясь в далекое путешествие, каждый, конечно, стремится познакомиться с географической литературой местности, и вот таким путем я составил себе вполне определенное представление о селении Тубанель, как об одном из самых неприятных мест на земном шаре. По крайней мере все иностранные путешественники удивительно единодушно жалуются на назойливость, грубость и неопрятность его жителей. Мои личные наблюдения этого однако не подтвердили в полной мере; правда, ко мне все время приставал какой-то сумасшедший, не дававший мне прохода; когда же я под вечер хотел прогуляться по аулу, то он сделался моей тенью, кричал, выл и хватал меня за ноги. В общем я нашел, как всегда, предупредительное и любезное отношение со стороны старшины и не могу пожаловаться на обращение.

Как только мы устроились в правлении я отпустил своих балкарцев и отправил Гуляева в аул за свежей провизией; он вскоре вернулся с цыпленком, яйцами и кислым молоком.

Старшину и его помощника я пригласил к обеду и угостил их французским компотом, который привел их в восторг.

К вечеру погода разгулялась, и вскоре на чистом своде неба приветливо заблистали звезды. Полный радужных надежд на будущее, счастливый и довольный, но несколько усталый, так как с того момента как я покинул Фаснальский завод, я не позволил себе ни одного дня отдыха, - вернулся я после вечерней прогулки в правление и заснул крепким, непробудным сном.

Солнце уже высоко стояло на безоблачном небе, когда я проснулся и к ужасу заметил, что был уже 8-ой час! Часть вещей предполагал оставить в правлении и для предстоящей экскурсии довел свой багаж до минимума. В 12 ? ч. дня с двумя проводниками и одной вьючной лошадью покинул я селение. Долина расширяется в ярко-зеленую равнину, по которой бешено проносится Урван. Хорошая тропинка извивается высоко над рекой и пересекает чудные луговые участки с изумительно высокой и бурно растущей травой. Не помню, чтобы где-либо я видел подобное разнообразие и богатство флоры! Снежных гор однако нигде не видно, потому что долина образует угол, и жадному взору путника, знающего, что каждый шаг приближает его к самой грандиозной ледниковой группе Кавказа, представляются только крутые лесистые склоны гор, увенчанные гнейсовыми и гранитными утесами. Немного далее бока долины сходятся, и серые воды реки занимают всю ее ширину. Старые заросшие травой и кустарником морены красноречиво говорят о прежних колоссальных размерах ледника Безинги, заполнявшего вероятно всю долину до Тубанеля и далее.

Жарко. Нестерпимо печет солнце на открытых склонах, на которых нет ни одного тенистого уголка; целое облако мух и оводов неотступно преследует нас. Вот мы всходим на моренный холм с большими глыбами гранита и наконец открывается верховье долины, - что-то блеснуло серым, стальным блеском; это Безингийский ледник, а над ним, среди кулисообразно уходящих в даль боков долины, белеют в неизмеримой вышине снежные вершины. В это время я заметил, что из бокового ущелья стали выползать с виду совершенно невинные клочки тумана, которые однако изумительно быстро садились и облепляли склоны гор. Но эти злейшие враги путешественника были мне хорошо знакомы, и я знал, чем должна была кончиться их игра; действительно, минут через 20 мы очутились в густом молочном тумане. Оба проводника советовали не идти далее, а ночевать на ближайшем луге; но это совсем не входило в мои расчёты; напротив, я твёрдо решил дойти до ледника.

Дорога исчезает; всюду камни, обвалы и песчаные речные наносы. Почти всё время пришлось идти по воде или прыгать по камням. Для лошадей путь был невозможно труден. К довершению беды пошёл один из тех дождей, которые могут вывести из терпения самого спокойного человека. Куда идти, я не знал; в 3 или 4 шагах расстояния ничего нельзя было различить; всюду груды камней, осколки скал и в непосредственной близости - мутные волны Урвана, проносившиеся с таким рёвом и шумом, что голос человека вполне ими заглушался. Выбора не было. Среди камней нашли небольшое ровное место, покрытое мелким песком, твёрдо утрамбованным, как на берегу моря после отлива, и поставили здесь палатку.

Было только 4 ч. пополудни, - до вечера осталось ещё несколько томительных часов ожидания. Вопрос о том, где я собственно находился, решил анероид, показавший высоту в 2.000 м. При такой высоте я должен был находиться около самого ледника, что вскоре и подтвердилось присутствием льда, найденного под щебнем поблизости моего бивака.

К 6 ч. дождь перестал, и туман как будто поредел. Затем совершенно неожиданно произошла удивительная перемена декораций: сначала в глубине туманного экрана появилась какая-то серая огромная тень, потом более ясные очертания колоссального вала, и, наконец вырос, как страшное чудовище, конечный язык ледника Безинги, серо-коричневого цвета с синеватыми и зеленоватыми отливами, из широко открытой концентрической пасти вырывалась река! Было что-то таинственное и грозное в этом зрелище, что-то стихийно страшное и подавляющее. Как только просветлело настолько, что можно было разглядеть ближайшую окрестность, я вооружился ледорубом и поднялся по левой береговой морене на ледник, по которому ходил затем около часу. Грандиозность картины не передаётся никакими словами, никакими описаниями! Сумерки ложились на величайший из ледников Кавказа, который одной сплошной 18-тиверстной рекой вытекает из его ледяного сердца, пред величием которого бледнеет всё прославленное и могучее в Альпах. Поражённый до глубины души, стоял я на камне, посреди ледника и любовался неземной красотой картины! Влажная фиолетовая тень легла на бесконечное ледяное море, увенчанное в конце потемневшего ущелья какой-то фантастической, сказочной громадой, сверкавшей алым светом ледяной стены! Как сверхземное приведение горела Гистола (4.860 м.) в холодной высоте эфира, по которому, подобно перьям, скользили нежные клочки тумана, напоминавшие тонкие лепестки роз. Стемнело; ночь ложилась на дикие громады гор и на уединённые, полные трепетного мрака теснины. Один лишь высочайший шпиль Гистолы долго ещё тлел большой красноватой искрой в пространстве, как медленно потухающее в объятиях смерти светило!

Тем временем костёр уже ярко горел возле палатки, а на керосинке дымился котёл с куриным супом. Ждали только меня, чтобы воздать дань уважения кулинарному искусству Гуляева. И обед вышел на славу. Я радовался, как дитя, суровой обстановке ночлега с ледяной стеной над головой и всей душой чувствовал таинственную, первобытную прелесть этой гигантской природы!

К ночи погода испортилась; поднялся ветер, и стал моросить мелкий дождь. Костёр потух; фонарь слабо освещал узенькое и тёмное помещение внутри палатки, которая трещала и дрожала так сильно при каждом порыве ветра, что пришлось обнести её стеной из камней. Была глухая и холодная ночь. Неистовый рёв реки, шум непогоды и глухие, как бы подземные трески во всём леднике слились в один монотонный и протяжный гул, от которого невольно делалось жутко. Завёрнутый в войлочное одеяло, лежал я в непроглядной тьме и был весь охвачен таинственным трепетом переживаемых ощущений; сверхземное величие здешней природы, не созданной для человеческих нервов, давало совершенно особый оборот мыслям. Что-то грозное и торжественное чувствовалось всеми фибрами души, а заунывный шум бури давал всей обстановке ещё более мрачный отпечаток. Среди ночи разразилась гроза; ослепительно сверкала молния, а раскаты грома оглушительно раскатывались по ущельям... это была прямо адская картина безмерно дикого разгула стихий среди хаотической тьмы, полной стонов и ужасов.

29-го июня в 5 ч. утра я сидел на камне перед палаткой и в грустном раздумии пил кофе. Густой туман лежал на всей местности, - даже не было видно ледника! Через полчаса поднялся слабый ветер, и внезапно все прояснилось! Только в горах могут происходить столь быстрые и неожиданные перемены, сразу бросающие человека из самого угнетенного состояния духа в какое-то восторженное упоение! Теперь скорей в дорогу! Наскоро собирали вещи, сложили полотнища палаток и уложили все в три мешка, а затем Гуляев, оба проводника и я поднялись на ледник, по которому нам предстояло пройти около 5 верст.

Какая изумительная, несравненная картина! Ярко блистало солнце на безоблачном небе, выливая море золотистого света на слабо приподнятую, почти гладкую поверхность ледника. Вдали ослепительно сияла на ясной лазури неба часть той колоссальной ледяной стены, которая окружает снежник Безинги гигантским валом в 12 верст в окружности, - что-то сказочное, неземное, непередаваемое никаким описанием, никакой фотографией! На ровной поверхности ледника, посыпанной глыбами гнейса и гранита, протекали с музыкальным журчанием безчисленные ручейки в выдолбленных ими лазурных ледяных канавах, по которым вода неслась в колодец или трещину. Без всякого труда, как по проезжей дороге, подымались мы по глетчеру и через два часа подошли к высокой и очень крутой правой боковой морене ледника, над которой виделся ярко-зеленый альпийский луг с пасущимся на нем стадом баранов. Урочище это называется Мсес-Кошем (2.550 м. АН) и было мне хорошо известно по обстоятельным описаниям иностранных путешественников, избиравших его своей штаб-квартирой при посещении Безингийского ледника. Здесь где-то должна была быть большая каменная глыба со сводом, под которым ночевали путешественники. Я хотел последовать их примеру и вскоре отыскал это первобытное убежище, возле которого решил поставить палатку. Осматривая этот закоптелый исторический камень, я заметил следы нескольких надписей, между прочим в одном месте имя известного швейцарского проводника Альмера.

К 12 ч. дня на уединенном Мсес-Кош красовалась моя еще совершенно мокрая палатка. Воды однако здесь не нашлось, и поэтому пришлось спуститься за ней на ледник. Приказав Гуляеву приготовить «великолепный» обед, я вскоре покинул прелестный луг и решил отправиться с одним из моих безингийцев на ледник Мижирги, который находится в боковой долине того же имени. К сожалению, в полуденное время небо редко остается совершенно ясным; вот почему в долине Мижирги встретила меня целая фаланга туманных клочьев, которые в этот раз однако не угрожали дождем, но, конечно, в значительной степени мешали кругозору.

Я вошел в угрюмую каменную пустыню. Мы перебираемся с камня на камень, с глыбы на глыбу. Ущелье суживается, сдавленное стенами коричневых утесов; встречаются огромные массы лавинного снега. Часа через полтора подошли мы к леднику (2.245 м. АН) и не без труда взобрались на него. Поверхность льда грязная и очень разбитая; все время приходится обходить трещины, количество которых быстро увеличивается по мере подъема.

Чувство странного, угнетающего одиночества охватывает сердце человека; невольно ощущаешь близость подавляюще величественной горной природы! Проходить еще час в постоянном лавировании среди внушительной сети трещин и бледно-зеленых, иногда опасно нависающих льдин. В легком тумане, прозрачном как сон, моему глазу представляется дикая полярная феерия, полная грозного величия! Но гор и чудного амфитеатра вершин не видно! Прямо обидно!

Далеко идти в этой мгле не стоило. Посидев на льдине, я уже готовился в обратный путь к Мсес-Кошу, как вдруг слабый ветер задрожал в бледной вышине облачного свода. Я вздрогнул в трепетном ожидании чего-то необычайного, из ряда вон выходящего и, затаив дыхание, смотрел на борьбу солнца с туманом. И вот, как по мановению волшебного жезла, туман разорвался и завеса, скрывающая верховье длины, заколыхалась и плавно поднялась.

Дых-тау, Коштан-тау, Мижирги-тау и целая плеяда других великолепно ослепительно блестят, подобно миллиардам брильянтов, в холодной высоте эфира. Глубоко пораженный, в немом восхищении озирался я кругом! Гриндельвальд, Цермат, Шамуни - пустые призраки, слабые копии, детские наивные пародии горной природы! Настоящее величие, потрясающее человека до глубочайших фибр души - вот оно в этом непередаваемо прекрасном амфитеатре! Ничего подобного не случалось мне видеть до сих пор! Возьмите два Мон-Блана, две Монте-Розы, Маттергорн и Финстерааргорн, прибавьте к ним группу Юнгфрау и Менха, соедините их в одно целое, спаянное сверкающими фирнами, увеличьте среднюю высоту этих гор на 1.000 футов и вы получите нечто подобное тому, чем я любовался в этот день! Чудное видение продолжалось около 10 минут; затем снова появились туманы и уже ни разу не рассеивались на столько, чтобы весь амфитеатр гор был виден одновременно. Я поставил штатив фотографического аппарата на морену и тут только, к ужасу своему, заметил, что затвор не действовал. Вследствие этого я принужден был ограничиться эскизом. Вечна будет мне памятна экскурсия на ледник Мижирги; каждому любителю гор, каждому ценителю красоты природы я могу пожелать хоть раз в жизни взглянуть на неземную красоту этой долины, перед несравненным величием которой меркнут все понятия о грандиозном, все масштабы глаза, привыкшего к Альпам!

Нехотя двинулся я в обратный путь и в 6 ? ч. вечера вернулся к моему прелестному биваку на Мсес-Кош, присутствие которого выдавал столб голубоватого дыма, клубившийся над зеленым ковром пастбища. Обед уже был готов; меню его следующий: бараний суп, шашлык, сухой хлеб и шоколад. Пришел какой-то пастух и, завернувшись в бурку, сел на корточки, и его угостили.

Утолив голод, я от прозы жизни перешел к поэзии и, выбрав удобное место, лег в траву, чтобы отдаться одному ощущению - радости жизни. Многим, может быть, покажется странным такое выражение, но разве самое чистое наслаждение красотой природы не возбуждает радостного сознания, что если мне дано любоваться величием отдаленных ледяных высей Кавказа, то я достиг этого ценою утомления и лишений, т.е. собственным трудом, а разве после всякого труда, дающего хороший результат, не чувствуется удовлетворения, которое и есть одна из форм радостей жизни?

П осле чудного тихого вечера наступила такая ночь, какой я на Кавказе ещё ни разу не переживал. Представьте себе мой спокойный, уединённый ночлег на зелёном оазисе альпийского пастбища среди природы, полной какой-то беспощадной дикости. Ни души вокруг на далёкие пространства, ни человеческого жилья; одиночество полное. Гробовое, таинственное молчание, не нарушаемое ни единым звуком, ни малейшим шумом! Одни лишь сухие ветки жалобно трещат в огне костра, который, как символ жизни, один нарушает величавый сон природы и бросает красноватый блеск вокруг. Но вот из-за высочайших гор Кавказа выкатывается бледный лик луны! Яркий серебристый свет ложится на ледяную долину и на бесподобные ледяные выси гор. Как мёртвый великан в блестящем саване, сотканном из парчи и брильянтов, растянулся у ног моих могучий ледник, этот гигант, олицетворяющий собою грозное величие Центрального Кавказа! Густые, чёрные тени бороздят светящуюся белизну ледяной реки с её широкими застывшими волнами, - всё это морщины на челе великана, но морщины - пропасти, в вечной мгле которых, в неизведанной глубине, слышен далёкий сдавленный шум воды и глухие, иногда страшные трески. Но даже и они не нарушают подавляющего душу таинственного молчания высот, в котором есть какая-то мистическая прелесть, непередаваемая, необъяснимая, увлекающая человека на путь сверхземного мышления. Я был так поглощён этим неестественным величавым зрелищем чудовищного по размерам, но дивного мира вечных льдов, мирно спящих в холодном свете луны, что не замечал, как проходили часы, и если бы не внезапное по своей резкости ощущение холода, то, вероятно, просидел бы ещё очень долго в состоянии, близком к гипнозу. Когда же я залез в палатку и лёг в спальный мешок, то мне всё время казалось, что чья-то невидимая рука уносит меня далеко за пределы земли в морозную высоту эфира; лёгкий ветер колышет полотнище палатки; воздух чист, как кристалл; удивительно дышится тут и как хорошо спится!

Когда-нибудь здесь построят хижину, и наступит время, когда со всех концов мира потянутся сюда вереницы туристов, которых банальная прелесть альпийских зубчатых железных дорог заставит искать отдыха от жизненных дрязг в непочатой красоты гор Безингийской долины (выд. C.Ш.).

В 4 ч. утра вылез я из палатки. На серовато-пепельном небе ни облачка. Минимальный термометр показывал только +5 Ц. В чистом, холодном воздухе почти полное безветрие. Заварили чай для моих спутников и кофе - для меня. Затем с одним из безингийцев сошел я на ледник и занялся туалетом, причем умывальником служил мне ледниковый колодец.

В 7 ч. утра, захватив с собою мои оба ледоруба, веревку, фотографический аппарат, который я исправил, и несколько жестянок с консервами, двинулись мы в путь. Прелестные минуты переживал я теперь в этот ранний утренний час на величавом Безингийском леднике! Ярко горело солнце на чистом бирюзовом своде неба, и ни единого туманного пятна на сверкающих вершинах! Подъем нетрудный; одна за другой громоздятся широкие волны ледника с грядами камней, белых ледяных конусов и пространствами гладкого зеркального льда. Чем дальше, тем страшнее становятся трещины, настоящие пропасти с темной бездонной глубиной! А вдали в верховье ледника, между мрачными рамками его долины, встает все выше и выше какое-то неземное видение! Все ближе вырастают громады Безингийского цирка в лучезарной глубине эфира, все удивительнее становится картина!

Через полтора часа мы достигаем снежника, т.е. широкого цирка, из которого вытекает ледник.

Здесь ожидает путника умопомрачительное зрелище. Нужно остановиться, чтобы привести в порядок мысли. Ледники, горы, небо - все горит, сверкает, светится; море льда и света, - какое-то одно сверхестественное, непередаваемое, безумное сияние от поверхности ледника до крайних игл высочайших вершин! Глаз сжимается от боли, от непривычной яркости и силы света и, ослепленной картиной миллиардов и миллиардов горящих всеми цветами спектра брильянтов, с облегчением прячется за темные очки.

Вот он, этот изумительный амфитеатр гор, не имеющий себе равного в Европе, один вид которого приводил в трепет и смущение испытанные нервы путешественников, бывавших в Гималаях! 12-тиверстной могучей стеной громоздится здесь главный Кавказский хребет, весь покрытый льдом сверху донизу в 6.500 футов отвесной высоты! Верхний же край этой сверкающей стены увенчан еще вершинами: Гистолы (4.860 м.), Катын-тау (4.968 м.), Джанги-тау (5.038 м.), которые все значительно выше Мон-Блана! Мир грозных ледяных утесов, висящих фирнов, разбитых ледяных стен и страшных теснин, по которым грохочут лавины! Все альпийские мерки и масштабы приходится оставить в стороне; сравнения с Альпами даже не напрашиваются. И в самом деле, величайшие швейцарские вершины Юнгфрау, Финстерааргорн, Монте-Роза, Вейсгорн, перенесенные сюда, не достигли бы даже верхушки стены цирка, один лишь Мон-Блан коснулся бы основания Гистолы; Гросглокнер был бы незаметным пиком, Ортлер - небольшим скалистым островком, а Мармолата совсем не была бы видна!

С западной стороны цирка, т.е. в том месте, где фирны плавно подымаются к Цаннерскому перевалу, стоит утес Кельбаши (3.590 м.), с вершины которого должен был открываться поразительный вид на всю местность. Не без труда перешел я с ледника на скалы (2.870 метров АН) и в 10 ч. 15 м. достиг высокого разбитого гребня вершины. Что за чудесный, невероятный мир представился мне! Мысленным оком я вижу его перед собой и в то время, как я пишу эти строки, все это зрелище вновь встает в моем воспоминании, как божественное видение из другого, неземного мира!

У ног моих ледник и обширное ледниковое море; к востоку белеет впадина перевала Дыхни-ауза, и сейчас же линия стены круто возносится в сверкающе чистый эфир, образуя пятивершинную громаду Шхары и двуглавую Джангу. Затем вся стена страшно выпрямляется, составляя как бы одно в несколько тысяч футов высокое зеркало с ослепительными пиками Катын-тау, еще раз кульминирует в женственно-прекрасной вершине Гистолы и затем медленно опускается могучим снежным валом к Цаннерскому перевалу. Воистину подавляющая архитектура! С противоположной же стороны могучий Дых-тау, бронированный льдом, с клочком золотистого тумана на вершине высоко рисуется в воздушном океане. Сумасшедшее сияние окружало горы, облитые вертикальными лучами солнца; печать страшного великолепия лежала на них; среди общего грозного молчания один лишь грохот лавин напоминал о внутренней жизни этого мира вечных снегов, вечного мороза и смерти, при виде которого человеческий ум теряется под уничтожающим впечатлением его форм!

Одним из самых трудных и опасных восхождений в Альпах считается подъем на Монте-Розу по его ужасающе крутой юго-восточной стене, обращенной в сторону Макунаги. Стеной этой я в свое время любовался с перевала Монте-Море. Но она куда доступнее стены Безингийского цирка под вершиной Катын-тау; а между тем англичане Холдер и Уоллей штурмовали её в 1888 г. именно с этой стороны, удачно совершив таким образом прямо безпримерный альпинистический подвиг. Со временем, когда идея альпинизма будет более популярна в России, в скалах Кельбаши будет, наверно, построена хижина, которой суждено будет сыграть важную роль в деле изучения Кавказа.

В 11 ч. покинул я свой высокий обсервационный пункт и спустился на ледник. Обилие света стесняло зрение до боли и мешало даже правильной ориентировке. К 2 ч. вернулись мы к Мсес-кошу и застали Гуляева за приготовлением обеда; казалось, он давно заметил нас идущими обратно и пожелал достойно встретить людей, проведших семь часов во льду и голодных как волки. Как здесь было хорошо на зелёном лугу в грандиозной тишине высоких гор! Просто не хотелось уходить и расставаться с этими чудными местами, с этим спокойным, величавым ледником, с этой милой лужайкой, пестреющей генцианами! Вскоре на месте моего ночлега осталась лишь помятая трава да следы очага: немного пепла и угли. Вещи были разложены по трем мешкам, и мы спустились на лед. Всё дальше уходит сверкающая громада Гистолы, вот и Мсес-кош теряется в тени, легкое облачко крутится над острой вершиной Мсес-тау (4.421 м.), а вот и нижняя терраса ледника с массами камней и обломков.

В 4 ч. 30 м. мы прибыли на место моего первого ночлега и сейчас же стали вьючить лошадь, а в 5 ч. в последний раз обернулся к Безингийскому леднику и махнул ему рукой на прощание. Был чудный тёплый вечер; мягкие фиолетовые тени легли на долину, а по безоблачному небу плыли розовые тени облаков. В высокой траве раздавалось весёлое, жизнерадостное трещание кузнечиков; Урван распевал свою бесконечную, никогда не прерываемую мелодию, и в потемневшем воздухе быстро проносились ночные птицы. Вскоре в глубине долины заблистали огоньки Тубенеля, и в 8 ч. вечера мы благополучно прибыли в правление, где и остались ночевать.

Из Безинги в Чегем, в долину Баксана и в Нальчик.

31-го июля в 8 ч. утра покинул я Тубенель. Погода была чудесная: тихая, тёплая, безветренная. Сейчас за селением дорога круто подымается к селению Шаки (1.700 м. АН) и выходит далее в область прелестных альпийских лугов. Всё время извиваясь, она приводит наконец, к небольшому селу у основания куполообразной возвышенности Мукол-Кая (2.420 м.), откуда редкое зрелище ожидает путешественника...

(На этом заканчивается та часть записок Н.В. Поггенполя, что посвящена Безенги).